Есть ли статья или понятие покушение на мошенничество?

Мы подобрали для вас схожие ситуации:

• Что является основанием для проверки на полиграфе?
• Муж вторые сутки находится под стражей, мне положено свидание?
• На меня было написано заявление участковому
• Как получить подтверждение о вызове в полицию?
• Есть ли шанс выйти по УДО по ст.161 ч.3 с иском 1000000 рублей?
• Как быстро оформить справку о несудимости?

Статья 159. мошенничество. 1. мошенничество, то есть хищение чужого имущества или приобретение права на чужое имущество путем обмана или злоупотребления доверием, —
наказывается штрафом в размере от двухсот до семисот минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от двух до семи месяцев, либо обязательными работами на срок от ста восьмидесяти до двухсот сорока часов, либо исправительными работами на срок от четырех до шести месяцев, либо лишением свободы на срок до трех лет.
2. Мошенничество, совершенное:
а) группой лиц по предварительному сговору;
б) неоднократно;
в) лицом с использованием своего служебного положения;
г) с причинением значительного ущерба гражданину, —
наказывается штрафом в размере от семисот до одной тысячи минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от семи месяцев до одного года либо лишением свободы на срок от двух до шести лет со штрафом в размере до пятидесяти минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до одного месяца либо без такового.
3. Мошенничество, совершенное:
а) организованной группой;
б) в крупном размере;
в) лицом, ранее два или более раза судимым за хищение либо вымогательство, —
наказывается лишением свободы на срок от пяти до десяти лет с конфискацией имущества или без таковой.
II. Покушение и приготовление на мошенничество (§§ 70-74).
§ 70. Область неоконченного преступления распадается на изъявление мысли и внешнее действие (приготовление и покушение).

Изъявление мысли совершить мошенничество может быть произведено всякими действиями, которые, ее переходя в исполнение или облегчение исполнения задуманного, свидетельствуют о желании виновного совершать это преступление. Таковы похвальба, угрозы, высказывание виновным своего желания на словах или на письме; сюда же положительным определением нашего законодательство отнесен уговор нескольких лиц о совершении преступления общими силами (ст. 122 Улож.). Умысел на мошенничество не наказуем (в. р. II, 117).

Приготовление и покушение, составляя лишь последовательные ступени внешнего действия, глубоко различаются между собой по своей важности для общественного правосостояния. Первое как внешнее действие, направленное не на исполнение самого преступления, а только на облегчение его исполнения приисканием или приготовлением орудий совершения, обыкновенно не интересует уголовного законодателя.

Но определение границ, с которых начинается покушение, разбивает всех криминалистов на множество отдельных направлений, которые представляются чрезвычайно запутанными главным образом в виду того, что германская литература— это первенствующее поле юридических прений—долго употребляла для приготовления и покушения одно общее название. Как бы то ни было, они могут быть сведены к трем группам: группа объективная, субъективная и посредствующая.

Объективные теории относят к покушению ту направленную на совершение преступления деятельность, которая входит в состав намеренного преступления и направляется прямо, непосредственно на преступное последствие. Они явились раньше других и в последнее время с успехом держатся на почве французского права, хотя впрочем последнее значительно умеряет их субъективным влиянием.

Субъективисты возражают против них, что покушение для законодателя важно не как действие, непосредственно направленное на совершение, а как выражение во вне преступной воли; что она может выражаться с полною ясностью даже в таких действиях, которые не входят в состав преступления; что этот последний признак, вместе с тем, не нужен и не всегда может свидетельствовать о достаточной степени преступной энергии, интересующей законодателя в покушении. В виду этих соображений они считают возможным признавать покушением всякое действие, предпринимаемое с намерением совершить определенное преступление и свидетельствующее о проявлении во вне такого намерения

Есть мнение— ему в одном случае поддался и уголовный кас. сенат,— что наш Государственный Совет проводит именно эту последнюю теорию. Оно приводит один пример из его практики, где «заказ резчику печати земского суда, с намерением составить подложный для себя паспорт, есть не приготовление, а покушение на подлог, хотя заказ печати не имел еще никакой непосредственной связи с составлением подложного паспорта» (соображения прокурора в к. р. V, 282). Мнение это, очевидно, имеет в виду решение Госуд. Совета по делу Банковского (Сборн. стр. 73), лишь несколько извращая его. Печать земского суда была не только заказана, но уже сделана. Притом, если за это решение в чем-либо можно упрекнуть Госуд. Совет, то никак не за крайний субъективизм; здесь, напротив, мы видим преобладание объективного взгляда. Стоит только припомнить, что в нашем законодательстве подделка казенных или частных печатей приравнивается подделке актов, для которых эти печати предназначаются.

Как бы то ни было, и субъективный взгляд вдается в крайность. Бесспорно, что законодателя главным образом интересует энергия преступной воли, и что начало исполнения само по себе еще не доказывает ее и не отрицает наличности ее до этого момента; эта мысль прекрасно развита Чебышевым-Дмитриевым в его этюде «о покушении». Не подлежит также сомнению, что признак непосредственного направления действия на преступное последствие весьма сбивчив, особенно для тех нередких случаев, где между действием виновного и последствием стоят посредствующие посторонние силы. Здесь, идя последовательно за объективным взглядом, никогда нельзя допустить преступное покушение. Однако не менее ошибочно положение субъективистов, будто бы внешнее действие в покушении нужно лишь для того, чтоб дать повод уголовному правосудию покарать преступную волю; — будто бы воля деятеля составляет не только первенствующее, но даже исключительное основание кары, для которого внешнее действие дает лишь возможность доказать наличность преступной воли. Будь это верно, то не только покушение, но и самое отдаленное приготовление и даже изъявление умысла подлежали бы наказуемости, как скоро из каких бы то ни было внешних актов лица можно было с известною долею достоверности заключить о его затаенном желании.

На самом деле мы видим противное. Покушение наказывается не потому, что на основании его можно констатировать преступную волю внешними фактами, а потому, что деятель в своей деятельности переступил рубеж, до которого его действие не подлежит наказанию, но начиная с которого оно обращает на себя серьезное внимание уголовного закона. В самом деле, следя внешний ход всякого преступного действия, мы легко заметим в нем следующие резко выдающиеся ступени:

Виновный сперва озабочивается о возможности совершить преступление и об облегчении совершения его. Может статься, что эти его заботы так явны, из совокупности их так как рельефно выдается преступное намерение, что только слепой не увидел его. Но в общем правиле пока виновный ограничивается этою деятельностью, на него законодатель смотрит сквозь пальцы. Мы не умеем объяснить это другим мотивом кроме исторической причины установления наказуемости за покушение, которую составляет, по свидетельству наказа Екатерины II, забота о безопасности охраняемых законом отношений. Законодатель не считает их в действительной опасности, пока виновный работает, так сказать, вдали от них, пока он не выступает против них самих.

И вот другую ступень образует та деятельность, когда виновный, закончив по своему мнению заботы о возможности совершения и об облегчении его, направляет запас своих преступных сил против жертвы преступления в лице гарантированных ей уголовным законом отношений.

Наконец третью ступень, заканчивающую неоконченное преступление, образует тот акт направленной на жертву преступления преступной деятельности, которым завершается участие виновного в произведении преступного последствия. Причем опять спорят, должно ли понимать этот акт окончательным в субъективном, объективном или посредствующем смысле.

Первая из указанных ступеней есть приготовление; вторая— неоконченное покушение; третья — покушение оконченное. Там, где закон не требует для совершения наличность материального последствия, эта третья ступень составляет уже совершение; вот почему г. Неклюдов не без основания называет его «неудавшимся совершением» [1]. В виду указанного мотива первая освобождена от наказания [2], вторая и третья подлежат ему.

Различие между второй и третьей ступенями, в свою очередь, лежит исключительно в меньшей или большей близости к совершению, которою в свою очередь обусловливается возможность или невозможность отказа от исполнения. Это начало признается и русским правом; определяя покушение вообще как такое действие, которым начинается или продолжается приведение злого намерения в исполнение, под покушением, оконченным оно разумеет такое, где со стороны виновного сделано все, что он считал нужным для совершения (ст. 9 и 115 Улож.). Но из моих непродолжительных судебно-практических занятий я успел убедиться, что наша практика не столько придает значения этому признаку разграничения— быть может вследствие трудности установления его,— сколько другому совершенно несущественному. Дело в том, что в ст. 114 о неоконченном покушении закон говорит, что виновный подлежит наказанию если последствие не произошло по независящим от него обстоятельствам, а в ст. 115—по непредвиденным им обстоятельствам. И вот, разграничение между исоконченным и оконченным покушением практика желает построить на различии независящих и непредвиденных обстоятельств.

Я решительно недоумеваю, почему последний признак она считает более точным и легче подлежащим констатированию, чем первый. Совершение или не совершение окончательного акта если не более, то во всяком случае не менее очевидно, чем различие между независящими и непредвиденными обстоятельствами. Мало того. Обстоятельства независящие от воли обнимают также обстоятельства непредвиденные, и наоборот непредвиденными обыкновенно являются обстоятельства, независящие от воли лица. С другой стороны, отсутствие последствия по не зависевшим от виновного обстоятельствам не исключает возможности совершения окончательного акта; А. стреляет в Б.; но в момент выстрела Б. отклонился в сторону: отклонение его есть обстоятельство не зависевшее от воли А., которое притом он мог предвидеть, и однако действие его по точному смыслу закона есть покушение оконченное.

Этими замечаниями мы хотели предостеречь практику наших судов от неправильной постановки вопросов о покушении, в которых она обыкновенно довольствуется признаком «не зависевших обстоятельств» (см. напр. кк. рр. III, 116 и 804). Но полагаем вместе с тем, что указанный эпизод судебной практики докажет также законодателю неуместность субъективного определения окончательного акта, принятого нашим законодательством с закона 9 марта 1865 года; только в виду представляемых им трудностей практика наша уклонилась от точного смысла оконченного и неоконченного покушения, видя его в признаках совершенно несущественных.

§ 71. Взглянем теперь, когда следует признавать указанные ступени в мошенничестве.

Виновный имеет намерение обмануть другое лицо; он придает для этого обманчивый вид тем предметам, которыми хочет обмануть, пишет себе или другому лицу мнимые письма от третьего лица, удостоверяющие какую либо мнимую власть или мнимое право его, одевает платье не принадлежащего ему официального звания для введения другого лица в заблуждение и т. подоб. Здесь деятельность виновного направляется на средства, а не на жертву преступления и потому ее следует признать приготовлением.

Тот же взгляд и в нашей судебной практике. Тульский мировой съезд признал, что начало наказуемости за обвес в проданной муке может иметь место только с момента передачи ее купившему, так как только с этого момента обман направляется против жертвы преступления; и если срок передачи не определен, то продавец в любой момент может восполнить недостающее устраняя тем уголовное преследование (IV, 271). Трактирный хозяин Никифоров Степанов присужден был мировыми установлениями к наказанию по 173 ст. Уст. за то, что приготовил жженый сахар для подкладывания его в чай (чем чаю придается цвет более ценного) в намерении продавать такой чай посетителям его заведения; но сенат кассировал это решение, так как за, намерения не положено наказания (II, 117).

Однако в одном случае практика очень стойко видит не только приготовление, а наказуемое покушение в держании обманчиво измененных предметов, которое по общим началам свидетельствует лишь о приготовлении на мошенничество. Этот случай, именно, обнимает места торговых заведений. Так в действии Сырцева, обвиненного в имении в своем магазине спитого окрашенного чая для продажи, признано сенатом покушение на обман в качестве (II, 157); разливка питей в бутылки в меньшем количестве и приложение к ним печатей виновного также признано наказуемым мошенничеством, потому что эти бутылки находились уже в торговом заведении (II, 400); тоже начало применено к нахождению в постоялом дворе вина, разлитого в неверные меры (V, 129). Очевидно, что с логической точки зрения все эти решения должны быть признаны неправильными, так как во всех обнимаемых ими действиях виновный ограничивается изменением предметов для обмана не выступая еще против лица обманываемого. Иначе ставится этот вопрос с бытовой стороны. Снабжая торговое заведение товарами, способными ввести в обман покупателя и не соответствующими их внешнему виду или наклеенным на них ярлыкам. торговец свидетельствует этим о вполне созревшем намерении на мошенничество, от результатов которого он вместе с тем стоит весьма не далеко: покупатели, в силу необходимого в торговле процента доверия, поверят ему более чем лицам не занимающимся торговлею, так что, очевидно, государственная власть должна пресечь злоупотребление его в самом начале. Легко видеть также, что ловкий торговец сумеет сделать для полиции невозможным захват его в момент отпуска обманчивого предмета.— Однако как ни важны эти основания, как ни заставляют они желать наказания за простой факт умышленного держания в торговом заведении предметов, могущих и предназначенных для введения покупателя в обман, но они далеко не в состоянии подорвать общего начала о границах между приготовлением и покушением и о безнаказанности приготовления. Оценка важности бытовых соображении всецело принадлежит законодателю, а не суду; по этому последний не может назначать наказания под исключительным их влиянием; но за то первый может и обязан—если находит это необходимым для интересов общежития—создать особое преступление «выпуск в продажу» таких товаров, карая его независимо от наличности действительного правонарушения на стороне того или другого лица.

§ 72. Поставив себя в возможность исполнения задуманного, собрав средства облегчающий его, виновный направляет их против того лица, которое он намерен сделать жертвою своего обмана, побудив его к передаче или уступке какого либо имущества.

Наличность этого характеристического признака покушения мошенничестве очень ясна; его следует видеть в обманчивой, мошеннической деятельности виновного, направленной против лица потерпевшаго; до тех пор действие его не представляет направления против жертвы преступления. Однако не всякий обман, сообщаемый лицу и производящийся с отдаленным мошенническим намерением, характеризует покушение на мошенничество. Легко видеть, что вознамерившийся совершить это преступление может совершать обмана и делать ложные уверения с двоякою целью. Или эти обманы предназначаются к тому, чтоб возбудить на стороне потерпевшаго ошибочное представление о мнимом праве обманщика на получение от него какого либо имущества; или напротив; они предшествуют таким обманам и делаются в намерении вкрасться в доверие к потерпевшему, для того, чтоб впоследствии легче ввести его в обман, которым обусловится похищение имущества. Только первые обманы установляют понятие покушения, вторые—нет, так как ими лишь облегчается возможность преступления, а не начинается воспроизведение его.

Тоже начало проводится нашею судебною практикою. Прохоров на сельском сходе отказывался от платежа податей и оброка, ложно сообщая, будто бы он не получил расчета за забранные у него припасы во время квартирования у него судебного следователя и мирового посредника; кассационный сенат (III? 934) признал в его действии, составляющем обман с намерением вдвойне получить плату за отпущенное, покушение на мошенничество. Волкова, признанная виновной в том, что заложив свои вещи в Спб. ссудной казне за 200 руб., получив эти деньги и билет на вещи за № 56, 291, изменила на билете цифру 200 в20 через отрезание угла билета и предъявила его в ссудную казну, но вещей получить не успела; к ее действию применены узаконения о покушении на мошенничество (IV, 660).—Более объективный взгляд, требующий начало воспроизведения совершения (а не только состава преступления) проведен в к. р. Ш, 695, впрочем только в применении к особенному виду мошенничества—залогу несуществующего имения; здесь к покушению сенат относит только такого рода действия обвиняемого, которыми обусловливается обряд заключения закладной (подача в суд прошения и т. под.).

Действительное употребление виновным обмана против жертвы преступления признается достаточным условием покушения и в других законодательствах, знающих мошенничество как корыстно имущественное преступление. Только французская судебная практика не довольствуется им, требуя для наказуемого покушения переход имущества потерпевшаго в руки виновного и признавая совершение лишь с момента, когда виновный стал распоряжаться выманенным имуществом. Мнение это, провозглашенное общим собр. кас. суда, основывалось на толковании буквы ст. 405: «кто посредством обмана…. заставит себе выдать движимость, фонды» и пр.; отсюда заключили, что передача потерпевшим виновному выманеннаго имущества есть существенное условие состава мошенничества (escroquerie), хотя однако недостаточное для признания его совершившимся. Вскоре для подтверждения этого мнения литература выставила и логические соображения; исходя из начала об основательности уголовного наказания только в случаях обманов особенно ловких, она обращала внимание на то, что такие обманы, которые не имели своим последствием действительную передачу имущества обманщику, дают предположение против ловкости и опасности деятеля. Только из последствий, говорили они, можно заключить о преступности обмана; нет этих последствий — и тогда почти невозможно сделать справедливую оценку характера, ловкости и значения употребленных виновным обманных уловок. Остается предположить, что они не были достаточны для произведения вреда [3].

С этим положением нельзя согласиться. Не говоря уже о произвольности теории особенно ловких обманов, от которых во всех ее проявлениях отказалась в»последнее время даже французская судебная практика [4], делаемый из нее вывод для рассматриваемого вопроса совершенно неоснователен. Обман самый ловкий мог остаться без последствий в виду совершенно случайных обстоятельств, напр., прихода друга обманываемого, который знал обманщика и успел удержать своего друга от передачи ему имущественных ценностей. Это положение фр. судебной практики, в самом деле, встретило резвое порицание со стороны редакторов закона 13 мая 1863, которые, чтоб положить конец «неверному и произвольному толкованию закона, дополнили ст. 405 угол. уложения прибавкой: «…. выманит или покусится выманить».

§ 73. Указанием признака неоконченного покушения на мошенничество и статьей 176 Уст. о наrаз., содержащей особое определение о покушении на мошенничество, вместе с тем разрешается в утвердительном смысле вопрос: возможно ли покушение в этом преступлении? Раз в нашей судебной практик встретилось отрицательное разрешение его [5].

Крестьянка Анисья Гуреева заключила с членом рязанского окружного суда Куном условие о поступлении в кормилицы к его ребенку, который вскоре должен был родиться, и при совершении этого условия как Гуреева, так и муж ее уверяли Куна, что ребенок их рожден около праздника Покрова 1867 года, между тем как вскоре после этого оказалось, что Анисья родила в феврале 1867; что ему, Куну, нужна была кормилица, у которой ребенок был бы не старше 3 или 4 месяцев, что было хорошо известно Гуреевой при совершении условия. Мировой судья применил к этому делу ст. 173, 2 п. 174 и 176 Уст. о нак. В апелляционном порядке защитник Гуреева, кн. Урусов, для оправдания своего клиента приводил два соображения: 1) всякое преступление должно быть выражением злой воли, чего нет в рассматриваемом случае, представляющем лишь исполнение принятого обязательства. Но это соображение вполне опровергается тем обстоятельством, что обман подсудимых предшествовал и обусловливал заключение условия, а не следовал за ним. 2) Если бы даже суд признал, что настоящее дело имеет уголовный характер, то и тогда:—по мнению Урусова, очевидно заимствованному из Эли—он мог бы обвинить Гуреевых только в умысле на мошенничество; суд должен был разобрать, имеются ли в рассматриваемом случае все существенные условия мошенничества в легальном смысле; их же можно бы было признать в наличности лишь под условием, если бы Анисья или муж ее, посредством сообщения каких либо известий, выманили у г. Куна сколько нибудь денег; но этого не было, Гуреевы не получили от Куна ни копейки. Мало того, условие заключено в декабре 1867, а Кун родила в январе 1868, след., Анисья даже не имела возможности поступить к Куну и начать кормить его ребенка. Эти соображения также не убедительны, исходя из ложного начала прежней французской судебной практики, будто бы материальный ущерб на стороне обманутого является условием состава мошенничества вообще, а не только условием совершения; Урусов даже оставил за собой французскую практику: она, вслед за точным текстом ст. 405 прежней редакции, видела мошенничество не только при передаче имущественных ценностей, но и знаков их, которые давали бы виновному право требовать какое либо имущество (quitances, promesses, obligations), след., увидела бы в действии Гуреевой совершившееся мошенничество. Замечание Урусова, что Анисья не имела возможности поступить к Куну и начать кормить его ребенка, который родился через месяц по заключении условия, также не может быть названо убедительным. Гуреева обвинялась не в кормлении ребенка вредным для его здоровья молоком, а в выманивании обязательства Куна посредством обмана в качестве своего молока сообщением ложных фактов, служащих для определения такого качества. — В свою очередь, представитель Куна на суде также высказал ошибочный взгляд на покушение в мошенничестве; он полагал, что со стороны Анисьи и мужа ее сделано все, нужное для совершения преступления, и потому требовал применение к рассматриваемому делу постановлений об оконченном покушении. Не следует забывать, что действие виновного в мошенничестве состоит из двух элементов: обмана и похищения; подсудимый может быть признан сделавшим все нужное для совершения только тогда, когда он, посредством обмана, похищает чужое имущество, не успев еще завладеть им. В данном случае этого второго элемента не было в наличности; след., Анисья и ее муж имели возможность отказаться от совершения, чем характеризуется неоконченченное покушение в противоположность оконченному. — Но несравненно более ошибочный взгляд на покушение, принятый рязанским мировым съездом, проведен был прокуратурою в заключительной речи по этому делу. Заметив, что многие преступления не могут иметь покушение в уголовно-юридическом смысле, он характеризует их как такие, где наличность преступного последствия зависит не от деятеля, а от подвергающегося преступлению. Такова обида на словах: произнесение оскорбительного слова заканчивает преступление, а все предшествующее ему неуловимо для разрешения.. Сюда же, по мнению прокуратуры, следует отнести мошенничество, предусмотренное 174 ст. 2 п. Уст. о наказ. Разбирая состав этого преступления, и она увлекается французским взглядом, находя, что предшествующее получению денег сообщение ложных слухов •само но себе не наказуемо; положим, наказуемость его не может быть выведена из этой статьи, но за то ставится вне всякого сомнения ст. 176 Уст., карающей покушение на мошенничество. Но прокуратура идет дальше, отрицая даже возможность покушения в рассматриваемом действии. «Дальнейшая близость к окончанию преступления, замечает она„ зависит здесь от лица, подвергающегося преступлению, а не от совершителя, потому что от первого зависит подчиниться обману или нет, и так как в этом преступлении необходимы две противоположные воли—совершающая и подчиняющая, а возможность совершения, т. е. самая главная его составная часть зависит от подвергающегося преступлению, то в мошенничестве предусмотренном 2 п. 174 ст. покушение не возможно, а может быть одно только приготовление, по закону ненаказуемое». — Все эти соображения лишены малейшего юридического значения. Вопреки мнению прокуратуры преступления, не могущие иметь покушения, требуют полнейшую независимость последствия от посторонних сил: таковы угрозы, обиды словом, утайка; напротив, где оно зависит или от потерпевшего, или от других посторонних лиц, тал покушение всегда возможно. В частности оно признается и нашим правом во всех видах мошенничества, так как постановления ст. 176 Уст. о наказ. не ограничиваются какими либо отдельными случаями его.

§ 74. Вся область действия виновного от начала употребления обмана до окончательного акта образует неоконченное покушение. С момента воспроизведения указанного акта начинается покушение оконченное.

Но что, спрашивается, должно разуметь под окончательным актом в мошенничестве?

Обман применяется виновным для выманивания чужого имущества; конечная цель обмана—побуждение потерпевшего уступить виновному какое либо имущество; последнее действие необходимое со стороны виновного для полноты состава мошенничества—согласие на эту уступку, прием уступаемого имущества, За этим согласием на прием следует завладение или приобретение чужого в собственность, которое уже условливает совершение; таким образом акт, непосредственно приводящий к преступному последствию в мошенничестве, есть прием уступаемого вследствие обмана, который поэтому и составляете •окончательный акт действия в мошенничестве.

До этого рубежа возможен отказ от исполнения, который по общим началам ведет к безнаказанности деятеля; переступив его, деятель ставит себя в невозможность отказа: в его руках остается только возможность возврата взятого хозяину.

Покушение наказуемо независимо от годности или негодности средств его; применение кары, таким образом, не отпадает и в случае когда обман так груб, что сразу распознан лицjм против которого он направлялся. Необходимо лишь, чтоб он имел своим содержанием существенные обстоятельства в указанном смысле; обманы же в безразличных обстоятельствах не установляют даже покушения на мошенничество;— а это объясняется необходимостью для покушения такого обмана, который должен быть направлен на побуждение обманываемого к действию, состоящему в распоряжении его имуществом, чего не представляет обман в безразличных обстоятельствах (§ 72). Только средства явно и очевидно недействительные, употребляемые лишь по невежеству или суеверию, выделены законодателем из наказуемого покушения. Но от средств употребляемых по невежеству и суеверию должно отличать средства, рассчитанные на невежество и суеверие; применение их установляет особый вид мошенничества, предусмотренный ст. 933—935 Улож. о Наказ., или составляет обстоятельство, увеличивающее вину в обыкновенных видах мошенничества (175 ст. Уст. о Наказ., 1671 ст. Улож.).

Иначе ставится вопрос, когда виновный верит в действительность средств, употребляемых им только по суеверию или крайнему невежеству. Здесь можно различать случаи двоякого рода:

1) Виновный, желая выманить чужое имущество и имея намерение обмануть другое лице, употребляет по суеверию или крайнему невежеству какое либо явно и очевидно недействительное средство; напр. лице хочет наняться в комиссионеры какого либо торгового общества, но думая, что для этого и для получения задатка достаточно переменить себе священного патрона, называется вместо Андрея Андреева Петром Петровым; на самом деле это общество принимает к себе комиссионеров не иначе как по рекомендации. Сюда должно применяться примеч. к ст. 115 Улож.

2) Виновный употребляет какой либо суеверный обряд как (мнимый) эквивалент за выманиваемое имущество. Если он верит этому обряду и действительности его результатов, то здесь нет обмана благодаря отсутствию заведомости искажения истины. Напр. религиозный фанатик собирает деньги за свои религиозные служения, веря, что это служение есть истинное; ворожея гадает в карты, предсказывает будущее веря в свои способности знать его, и получает за это деньги. В других случаях могут иметь место законы о мошенничестве, если этому не противоречат выставленные выше соображения о пределах этого преступления.

14/09/2013 14:36

Здравствуйте, уважаемый заявитель, в уголовном праве России действительно есть статья, устанавливающая ответственность за покушение на мошенничество. В этом случае обвинение предъявляется с ссылкой на статью 30 Уголовного кодекса Российской Федерации. Например, покушение на мошенничество: часть 3 статьи 30, часть 1 статьи 159 Уголовного кодекса Российской Федерации. Покушение на мошенничество – это лишь попытка мошеннических действий, которая была прервана по независящим от подсудимого обстоятельствам. Если же мошенничество квалифицировали как оконченный состав, т.е. обвинение вам предъявили по статье 159 УК РФ, то о покушении говорить не приходится. Касательно ответственности за покушение, то в этом случае суд может назначить не более ¾ от максимально возможного наказания по соответствующей статье.

06/05/2018 11:17

Здравствуйте, уважаемый заявитель, если следственные органы обвиняют вас в мошеннических действиях, а вы хотите, чтобы ваше дело было переквалифицировано как покушение на мошенничество, то сделать этого не получится. В Уголовном кодексе Российской Федерации есть статья 30, через которую квалифицируются неоконченные составы мошенничества. Срок будет действительно ниже, но, если дело возбудили по оконченному составу, то переход будет невозможен.

25/08/2018 10:23